Актуальный комментарий

RSS

Пойти в театр и умереть. 10 лет после Дубровки

Десять лет со дня трагедии на Дубровке (22)

2095
Мысль, что можно заплатить своей жизнью за то, что где-то в другом мире идет война, в голове еще ни у кого не укладывалась, потому было тревожно, но еще не очень страшно. Но атмосфера уже пропитывалась духом возможного штурма. То, что поначалу казалось безумием, становилось обсуждаемым рабочим моментом.

Вадим Дубнов, политический обозреватель РИА Новости.

Десять лет назад, сырым вечером 23 октября, Москва была пустынна и равнодушна. Милиционер на Больших Каменщиках, рядом с Дубровкой, знал, что театральный комплекс, бывший ДК подшипникового завода, где-то здесь, но где именно, сказать точно не мог, и даже шутливо интересовался, не поздно ли в театр?

"Норд-Ост" в воспоминаниях очевидцев: десять лет после теракта

Еще не стреляли. Все только началось, и еще никто ничего не понял. Москва к этому времени уже знала, как складываются взорванные многоэтажки, как горят подземные переходы. Но о том, что в оперативно-тактическом смысле Москва не очень отличается от Буденновска или еще какого-нибудь далекого города вроде Кизляра, Каспийска или Владикавказа, столица еще не догадывалась.

В Москве привыкли к тому, что страна настолько велика, что идущая в одной ее части война для другой ее части – что-то вроде теленовостей с другого края света. Например, из Руанды. Сюжет "Норд-Оста" катился к антракту, несколько микроавтобусов подъехали к бывшему советскому ДК, и, когда люди в камуфляже и с автоматами поднялись на сцену, в зале подумали, что это такой сценический ход, и продолжали так думать, пока не раздались выстрелы в воздух.

"Жаль, не всех спасли, спасибо, не все погибли…"

Потом три дня и три ночи осады соединятся в памяти в одну непрерывную спецоперацию. А тогда для тех, кто тревожно бродил по Дубровке и вслушивался в эфир, это была нескончаемая смена вех и история изнутри. В театре сидели люди, более 900 человек, которые в тот вечер могли пойти в гости, остаться дома перед телевизором или оказаться в каком-нибудь другом театре. Как все остальные – соседи, сослуживцы, друзья, которые могли оказаться на их месте.

Террористический акт на Дубровке. Инфографика >>

Мысль, что можно заплатить своей жизнью за то, что где-то в другом мире идет война, в голове еще ни у кого не укладывалась, потому было тревожно, но еще не очень страшно. Но атмосфера уже пропитывалась духом возможного штурма. То, что поначалу казалось безумием, становилось обсуждаемым рабочим моментом. Но и тогда вопрос о том, за что кому-то из тех, кто пошел в театр и даже взял с собой детей, придется умереть, еще не задавался. Будто бы из суеверия.

Потом граждане спросят об этом свое государство. То есть спросят они немного о другом: почему от тех, кто выжил в этот раз, но может оказаться таким же зрителем в следующий, скрывается состав оказавшегося убийственным газа? Почему сразу не было ни антидотов, ни врачей, а те врачи, которые были, не знали, от чего лечить и как спасать?

А государство в ответ расскажет им о беспощадной войне с мировым злом, о военной тайне и о том, что израильтяне, например, вообще не вступают с террористами ни в какие переговоры, решительно их уничтожая, и израильское население относится к этому с пониманием.

В общем, ответит на вопрос, который ему не задан – почему и за что граждане вообще должны умирать, отправляясь в театр или торопясь в метро. 23 октября 10 лет назад этот вопрос еще был не актуален. А спустя три дня, 26-го, после штурма, задавать его уже не имело смысла, поздно. Только про газ и про "скорые".

Тогда и родилась эта грустная фраза, написанная одним из московских журналистов: "Жаль, что не всех спасли, спасибо, что не все погибли". Как будто она что-то объясняет и с чем-то примиряет.

Логика без арифметики

Люди везде устроены одинаково, вне зависимости от того, как устроено их государство и с кем оно ведет войну. Пока война не придет в их театр, она считается далекой и чужой, и никого не интересует, как гибнут зрители на той стороне линии фронта. Конечно, даже такая далекая война – немного дискомфорт, но всегда можно утешить себя мыслью о том, что государство, наверное, знает, что делает, просто так оно воевать не станет – примерно так же, как не будет сажать ни за что, а если и бывают издержки – так куда ж без них.

Может быть, и в самом деле, в теории так и есть: любые переговоры – поощрение террористов, любая уступка сегодня – новый теракт завтра. На самом же деле, идеальные схемы в реальной жизни существуют лишь как операции прикрытия. Заявляя о неприятии переговоров, государство, с одной стороны, обозначает свою переговорную позицию, а с другой – выступает как психотерапевт по отношению к своим гражданам, которые теперь знают, что государство все или почти все разрулит.

Но для этого государство должно понимать, что за каждый свой шаг оно несет ответственность перед своими гражданами – и теми, кто может погибнуть сейчас, и теми, кто может погибнуть в следующий раз.

Без этой ответственности все утверждения в жанре "переговоров не ведем" выглядят лукаво и опасно. Израильский капрал Шалит, проведший более пяти лет в заложниках у палестинских террористов, был освобожден только благодаря переговорам, которые, вопреки тому, что будто бы высечено на скрижалях, израильтяне не просто вели – их государство в конце концов согласилось на неслыханную цену, выпустив из тюрьмы тысячу палестинцев, из которых 400 обвинялись в убийствах израильтян.

Арифметика, конечно, неприятная, но в том и суть спасения обреченных, что арифметика здесь ни при чем, есть только те, кто здесь и сейчас – те, кто с автоматом и бомбой на груди, и те, кто на мушке и в эпицентре. "Когда ты говоришь: "Я не разговариваю с террористами" — ты изначально ограничиваешь набор инструментов для разрешения ситуации", – заметил в одном из интервью известный израильский специалист по ведению переговоров Моти Кристалл.

Уничтожить чужого

Тезис о недопустимости переговоров с террористами весьма политизирован. В нем сошлись все традиции, принципы и убеждения: уничтожить чужого важнее, чем спасти своего, и эта цель свята, и, стало быть, освобождает от всякой ответственности.

Впервые в этом подходе граждане серьезно усомнились именно после "Норд-Оста", когда к ним пришла война. Их деды не сомневались в этом ни в 30-е, ни в 40-е, их отцы прекрасно обходились без подобных сомнений до самых 90-х… И только в 2002-м те, кто уцелел, вместе с теми, кто хочет уцелеть завтра, задали своему государству вопрос. И, не удовлетворившись ответом, пошли в Европейский суд по правам человека. И даже частично выиграли. Суд в Страсбурге установил, что газ в сочетании с неэффективностью спасательной операции стали основными причинами гибели заложников. Однако само решение о штурме, посчитал ЕСПЧ, не нарушало права заложников. И газ – состав которого по-прежнему тайна, не выданная и Европейскому суду – спецназ имел право применить…

Кто отдавал приказы, которые привели к таким результатам операции, мы до сих пор не знаем. У нас по-прежнему главное – уничтожить чужого. А про зрителей никто не спросит, кроме них самих, да и то не очень настойчиво. Граждане уже через три дня, кажется, знали ответ: случись что опять, спасут не всех, а лишь тех, кому повезет.

Но спасибо и за то, что не все погибнут. Через два года после "Норд-Оста" будет Беслан.

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции

Десять лет со дня трагедии на Дубровке
Партнеры
  • Все
  • Германия

Новости

  • Свежее
  • Популярное
Партнеры