Во время отступления французской армии, под Студенкой недалеко от Борисова был взят в плен немецкий врач Генрих Роос. Узнав в случайном разговоре, что в русскую медицинскую службу охотно берут пленных врачей-немцев, Роос решил воспользоваться этой возможностью, что вылилось в многолетнюю работу в России: позже он стал главным доктором Мариинской больницы в Петербурге. Врач вел записи и оставил ценные мемуары о событиях того времени. Следующий отрывок рассказывает о самом начале его плена: мародерстве казаков, полыхающих избах вместо костров, устройстве во временный госпиталь. С нескрываемым уважением и благодарностью Роос описывает эпизод встречи с генералом Витгенштейном, который не сразу ему открывается, и великодушие семьи главного штабного врача доктора Витта.

 

Документ: С Наполеоном в Россию

***

Мой казак, имевший, несмотря на свою седую голову и бороду, такую воинственную благовидную наружность, захотел вступить со мной в разговор. Я на все его слова отвечал по-немецки: "да" или "нет", кивал головой, стараясь схватить значение его слов.  Он дал мне кусок хлеба и жестяную бутылку с водкой, а немного спустя еще кусок сахара. Но его щедрость была небескорыстна. Он думал, что в моем шелковом галстуке есть дукаты; он щупал его два раза и, наконец, присвоил. Он заменил также свою простую шинель моей хорошей и очень хотел завладеть бархатными дорожными сапогами, давая мне понять, что уступит мне за них свои; этого намерения он, однако, не осуществил.

Мы подошли тем временем к деревне, где находилось много пленных. Здесь же были и русские войска. Вправо от нас продолжалась пальба из пушек и ружей. Пожилой офицер, которого я принял за немца, остановился здесь верхом на лошади. Я спросил его, куда вела эта дорога. В Борисов! В дальнейшем разговоре он сказал: "Сегодня, вероятно, окончится эта война, сегодня мы поймаем птицу в ее гнезде". Стало холоднее, падал снег. Шефер без шляпы, перчаток и пальто, почти замерзал. Конвоировавшая нас команда уменьшилась; мой старый казак также удалился, и я снова должен был идти пешком. Усталые до крайности, мы прибыли поздней ночью в Борисов, где со страхом ожидали того, что пошлет нам судьба в дальнейшем. Нас долго водили по улицам, пока казаки не нашли человека, который заведовал пленными и который бы над нами начальствовал. Остановились, наконец, перед маленьким домом. Один из наших вожатых вошел туда, другой остался караулить перед  дверью, а прочие окружили нашу толпу. Несколько французских офицеров хотели зайти в этот дом, но и здесь караульные прогнали их нагайками. Мы стояли здесь, верно, с час, прежде чем последовал приказ относительно нас.

В невероятной сутолоке, при свете пожара, нас пригнали теперь к ряду горящих домов. Тут вдруг среди нас распространился слух, что нас вгонят в это огненное море. Раздались крики, рыдания, плач и мольбы, причем отличились преимущественно несколько женщин. Оказалось, однако, что намерения русских были вовсе не так ужасны; нас не думали сжигать, но желали, чтобы мы не замерзали. С этой целью и был отдан приказ привести нас сюда, где мы застали сотни других пленных, греющихся у горящих домов, как возле костров. Вокруг нас разместились русские пехотинцы, как мы скоро узнали – Тобольского полка. Мы улеглись на голой земле. Вначале спать мешали караульные, обыскивавшие нас и отбиравшие то, что еще оставили казаки. Многие, сохранившие еще ранцы, должны были расстаться с ними; сопротивлявшихся били. Подошел и ко мне один с вопросом: "Ты капитан?" Да, ответил я. Скажи я "нет", меня, вероятно тоже не освободили бы от обыска; впрочем, скоро другой солдат обыскал и меня. Скоро, однако, обыски прекратились, и мы, тесно прижавшись друг к другу, заснули.

Горящая деревня

Я проснулся часа через два. Все вокруг меня мирно спали. Я решил поискать земляков. Я долго ходил никем не останавливаемый среди пленных, но мои поиски оставались тщетными. Наконец, я нашел у костра четырех кавалеристов легкого егерского полка, один из них был вахмистр. Я тотчас присоединился к ним. Они говорили именно о возможности бегства и полагали, что им это удастся, так как один из них немного знал по-польски, другой имел у себя еще несколько дукатов, кроме того, они думали, что вблизи есть мост через Березину, построенный для перехода баварцев. Я убедил их в противном и рассказал им, как желание найти мост явилось причиной моего пленения, они отказались от своего плана и принялись готовить пищу. Я имел еще размельченный кофе, а один из солдат – пару маленьких картофелин. Было уже около полуночи; мы сидели, погруженные в невеселые размышления о грядущем. Вдруг к нам подошел немец, – он был русским армейским чиновником. Видя, что мы не расположены говорить о событиях войны, он спросил, кто и откуда мы? Услышав, что я врач, он сказал: "О! Врачам в теперешнее время можно устроиться; наш генерал принимает их, однако ж, согласно приказу, только немцев".

Эти слова не произвели на меня никакого впечатления. Чиновник ушел, и окружающие меня стали наперерыв убеждать меня обратить внимание на его слова; особенно старался вахмистр, желавший остаться у меня в качестве денщика и надеявшийся, таким образом, сохранить свою жизнь. Миновала ночь; в холодное пасмурное утро 29 ноября жило, шевелилось и двигалось невероятное множество русских, казаков, пленных всякого рода, женщин и евреев, словом – пестрая и многочисленная смесь на площадях и развалинах Борисова. Пообещав моему маленькому обществу возвратиться, я решил отправиться к начальству. Едва я сделал несколько шагов, как увидел того чиновника, который был у нас ночью. Я подошел к нему, заговорил с ним и сказал: "Я готов во время моего плена работать в госпиталях; укажите, к кому мне обратиться". Он повел меня к офицеру ближайшего караула гауптвахты, говорящему по-немецки. Офицер приказал тотчас позвать унтер-офицера, тоже знавшего несколько немецких слов, и велел отвести меня к генералу.

Вскоре я очутился перед русским генералом. Он с состраданием взглянул на меня. Теплая комната, в которой я опять очутился, чрезвычайно хорошо подействовала на меня. "Кто вы?" – обратился ко мне генерал по-немецки. "Я главный врач; вчера рано утром попал в плен и хочу предложить свои услуги в качестве врача. Я слыхал ночью, что русские принимают немецких врачей". "К какой нации вы принадлежите? Откуда вы?" И узнав, что я из Штутгарта, задал несколько вопросов о живущем там графе Витгенштейне. Наша беседа продолжалась, вероятно, 3-4 минуты и была прервана приходом пленных французских офицеров. Генерал выслушивал каждого, несмотря на то, что некоторые имели прямо отталкивающий вид. Один был завернут даже в попону. На вопрос генерала: кто он? Он ответил: "Я эскадронный командир егерского полка". Но когда вошел французский врач, выглядевший куда плачевнее, чем я и все прочие, худой и черный, как труп негра, в разорванной и обгоревшей одежде, как нищий еврей, и произнес, указывая на спесь сырого ячменя, гороха и земли в своих дрожащих руках: "Вот моя пища в течение уже пяти дней; я пленный и больной; вы видите мое несчастье"… Тогда генерал сказал близко стоящему денщику: "Давай хлеб! Страдания этих людей ужасны!". Денщик принес большой хлеб, весом приблизительно в 12-15 фунтов, и даже разделил его между нами. Я тотчас отошел с моим хлебом в сторону и спросил у одного, сидящего к выходной двери офицера, курившего из длинной трубки, кто этот генерал? "Это граф фон Витгенштейн", ответил он мне.

Портрет работы Джорджа Доу "Граф Пётр Христианович Витгенштейн"

Я удивился, как я не догадался об этом из его расспросов о Штутгарте; порядок мыслей был у большинства из наших столь же ослаблен, как и наши силы. Я потихоньку пробрался дальше и очутился у стеклянной двери, раскрывшейся, когда я слегка задел ее. Я вошел и увидел там многих офицеров, сидящих и спящих на сене. Я уселся в угол, съел полученный хлеб и, думая о моем плачевном положении, заснул.

Мой сон, верно, продолжался долго, потому что, когда я  проснулся, все вокруг меня изменилось. Офицеров не было, и сено, не котором они лежали, было убрано; я же сидел один в моем углу, и остаток моего хлеба лежал у меня на коленях. Господствующая в доме тишина побудила меня встать; я пошел к стеклянной двери и увидел графа, сидевшего за столом и что-то пишущего. Я хотел было выйти украдкой, но он заметил меня и обернувшись сказал: «Вы еще здесь? Теперь я советую вам походить по городу. Вы, наверное, встретите главного врача моей армии (он точно описал мне рост и все, по чему можно было его узнать); он носит на своей спине коричневую кожаную сумку, с которой ходит из дома в дом, чтобы перевязывать и оперировать встречающихся раненых. "Скажите ему о вашем желании и передайте, что вас послал я". Держа хлеб под шинелью, я отвесил ему поклон и вышел.

На площади теперь было меньше народу, чем рано утром; к сожалению, я не нашел моих земляков, с которыми провел последнюю ночь: большинство пленных было уведено; все-таки выглядело еще чрезвычайно воинственно. Я прошел лишь несколько шагов, как увидел человека, подходящего к описанию, сделанному графом.  Он вошел в дом, за ним шел другой, носивший кожаную сумку на спине. Я удвоил шаги, чтобы дойти до этого дома и зашел вслед за ним на кухню. Стоявшая у очага прислуга при виде меня испугалась и, крикнув "Иисус, Мария!", поспешила в комнату. Тотчас появилась милая молодая женщина, чисто и опрятно одетая. "Что вы желаете?", – спросила она меня полным страдания голосом. "Меня прислал граф фон Витгенштейн".  После этих моих слов она тоже исчезла, но также скоро вернулась обратно со своим мужем.  После короткого рассказа, кто я, зачем я пришел, как я попал в плен, он обратился (это был доктор Витт, тогдашний главный штабной врач армии графа фон Витгенштейна) с просьбой к своей жене позаботиться о том, чтобы приготовили для меня скорее чего-нибудь согревающего. Вскоре появился чай, который я с такой же жадностью поглощал чашку за чашкой, как и последовавший затем обед.  Доктор Витт рассказал, между прочим, что третьего дня забрали в плен транспорт больных и раненых вюртембергцев с четырьмя врачами; они находились все в деревне, в десяти верстах отсюда. Наступил полдень; обед, как и в мирное время, за накрытым столом, приготовленный самым опрятным и лучшим образом, очень бодрил и подкрепил меня. Четвертым за столом был русский врач Винцман из Гессена, носивший сегодня кожаную сумку. Он был взят в плен французами в июле месяце, должен был там оказывать услуги в качестве врача и у Березины снова попал к русским. После обеда явились к доктору Витту многие русские врачи, адъютанты графа фон Витгенштейна, гвардейцы и другие. Все они расспрашивали меня относительно нашего отступления.

После обеда я побродил по городу, надеясь встретить земляков, но нашел лишь саксонских драгунов и французскую пехоту из дивизии Партуно, сдавшейся вчера ночью на капитуляцию и прибывшую в Борисов сегодня перед обедом. Им разрешено было оставить у себя свой багаж и ранцы. Я опять вернулся к доктору Витту. Он и его достойная жена серьезно задались целью позаботиться обо мне. Эти добрые люди так много сделали для меня, что я вечно буду питать к ним благодарность и почтение. Я спал превосходно в эту ночь в теплой комнате, на сене.

Утром 30 ноября в городе появилось много пленных; прибывали и русские войска. Говорили, что в два дня забрали в плен 30000 человек. В этот день привели многих врачей французской армии, предложивших свои услуги на тех же условиях, что и я. Доктор Витт, однако, принял господина Дюкруа, родом из Кенигсберга. Мой новый благодетель назначил нас обоих в деревню Шицково (Житьково – прим.), находящуюся в 10 верстах от Борисова, по дороге в Полоцк, где поместили 3000 раненых и больных русских и пленных; при них до сих пор был один только русский врач.


Источник: Г. Роос. С Наполеоном в Россию. Воспоминания врача о походе 1812 г. С.-Петербург, 1912.