Известие из Москвы, написанное Александром Шишковым после беседы с очевидцем бесчинств, которые творили французы. Шишков приводит некоторые эпизоды этих злодеяний, размышляя о чести воина и бесчестии тогдашнего противника.
***
Известие о взятии Москвы подало повод к разным толкам, обвинявшим фельдмаршала князя Кутузова. Приметя, что и сам государь поставляет ему в вину для чего не дал он вторичного под Москвой сражения, я осмелился спросить у него, не думает ли он сменить Кутузова? И очень обрадовался его ответу: "Нет, отнюдь сего не думаю".
Вскоре потом приехал из Москвы некто тамошний житель. Он вырвался из нее после начавшихся там пожаров и был очевидцем многих происходивших внутри нее неприятельских или, лучше сказать, злодейских действий. Военный губернатор Вязмитинов, чтобы преждевременно не разнеслись о том слухи, задержал его в своем доме. Государь, по докладе о нем, призвав меня, приказал мне расспросить у него о виденных им происшествиях. Я услышал от него ужасы, поразившие меня до глубины души. Пересказал их Государю. Он велел мне написать о том бумагу под названием "Известие из Москвы". Я пошел от него с мрачными мыслями и написал следующее:
Известие из Москвы от 17 сентября
Недолго был здесь неприятель: один месяц и восемь дней; но оставил по себе следы зверства и лютости, которые в бытописаниях народов покроют соотечественников и потомков его вечным стыдом и бесчестием. <…> Обозревая в совокупности все сии ужасы, мы не можем сказать, что ведем войну с неприятелем. Таковое выражение было бы весьма обыкновенное, далеко не достаточное к изъявлению тех неистовых дел, которые совершаются. Всякая война подвергает неисчетным бедствиям род человеческий, но, по крайней мере, между просвещенными народами зло сие ограничивалось некоторыми правилами достоинства и честолюбия. Гордость одной державы состязалась с гордостью другой; но и в самой пылкой брани с обеих сторон столь же пеклись о победе и славе, сколько о соблюдении чести и доброго имени народа своего.
Меч покорял силу, честь побуждала щадить человечество и защищать слабость. За крайний стыд и преступление почиталось воину быть грабителем и разбойником. Завоеватель брал обороняющийся город, но, вступя в него, охранял собственность и безопасность каждого. Мирный поселянин лишался иногда части своих припасов; но поля его, дом, жена, дети, оставались целы и здоровы. В войнах со шведами Петр Великий при взятии Нарвы обагрил меч свой кровью своих подданных, дерзнувших обесчеститься грабительством. При Екатерине Второй некоторому из частных начальников наших сделан был строжайший выговор за сожжение одной шведской деревни. Равным образом и шведы, захватя иногда пожитки частного человека, присылали их обратно к нам. В последнюю войну с Англией неприятели всегда платили деньги за взятые ими у частных людей вещи, и в бытность свою у Наргина, увидя на сем острове пожар, послали тотчас с кораблей своих людей для потушения оного. Таков есть образ войны между державами, наблюдающими честь имени своего.
Даже и между дикими народами, похожими больше на зверей, нежели на человека, примечается только жадность к грабежу, а не жадность к разрушению всего. Они нападают на соседей своих, убивают их и грабят, но не истребляют того, чего взять с собой не могут. Мы в просвещенные нынешние времена, от народа, славившего некогда приятностью общежития, и который всегда пользовался на земле нашей гостеприимством и дружбою, видим примеры лютости и злобы, каких в бытописаниях самых грубейших Африканских и Американских обитателей тщетно будет искать.

Одна Москва может представить нам плачевный образ неслыханных злодеяний. Неприятель вошел в нее без всякого от наших войск сопротивления, без обороны от жителей, которые почти все заблаговременно выехали. Никакая текущая кровь его не подавала ему повода к ярости и мщению. Казалось бы, при таких обстоятельствах одна честь имени народа своего должна обязать его сохранить древнюю украшенную веками столицу; ибо никто, кроме поврежденного умом, не пожелает искать славы Герострата. Но что же оказалось? Едва он успел войти в нее, как неистовые солдаты его, офицеры, и даже генералы, пошли по домам грабить, и все вещи, которых не могли забрать к себе, зеркала, хрусталь, фарфор, картины, подобно бешеным, старались разбить, разломать, разрубить, раскидать по разным местам. Вино в бочках, которых ни выпить, ни взять с собой не могли, разливали по улицам. Книги рвали, раздирали и бросали. Сего не довольно: несчастная Москва, жертва лютости, вдруг во многих местах воспылала, многие великолепные здания превратились в пепел, и те самые дома, где недавно перед сим соотчичи их, не взирая на военное время мирно торговали. И сего еще мало: стены разграбленных и уцелевших от огня домов пушечными выстрелами усилено проламывать трудились.
Но и сим зверство их не насытилось. К расхищению и разрушению присовокупляли бесчеловечие и лютость: набрав груду вещей, возлагали бремя сие на пойманного на улице старого или увеченного человека, принуждая нести оные в их стан, и когда сей под тяжестью изнемогал, то сзади обнаженными палашами убивали его. Некто из пожилых благородных людей, будучи в параличе, не мог выехать из Москвы, и остался в своем доме. К нему вбежали несколько человек, и в глазах у него разграбили и сожгли дом его. Он с трудом вышел на улицу, где другая шайка тотчас напала на него, содрала с него сюртук, все платье, сапоги, чулки, и стала снимать последнюю рубашку; несчастный больной в знак просьбы прижал ее руками к тылу, но, получа удар по лицу, растянулся наг и окровавлен без чувств на земле. Во многих местах лежали обруганные, изувеченные и мертвые женщины. Инде могилы были разрыты и гробы растворены для похищения корыстей с усопших тел. Но и сих всех мерзостей и неистовств еще не довольно: двери у храмов Божиих отбиты, иконы обнажены от окладов, ризы разодраны, иконостасы поломаны и разбросаны по полу…
Но да закроются богомерзкие дела сии непроницаемою от очей наших завесою! Поругание святыни есть самый верх безумия и развращения человеческого. Посрамятся дела нечестивых, и путь их погибнет. Он уже и погибает. Исполнилась мера злодеяния; воспаленные храмы и дымящаяся кровь подвигли на гнев долготерпение Божие. Поражаемый со всех сторон враг наш уже не силами своими, прежде грозными, ныне же истощенными, гладными и умирающими, устрашает, но делами злобы и лютости. Низверженный в бездну отчаяния, видя погибель свою, изрыгает весь остаток ядовитой желчи своей, дабы еще единожды угрызть и погибнуть с шумом.

<…>
Долго мы заблуждались, почитая народ сей достойным нашей приязни, содружества и даже подражания. Мы любовались и прижимали к груди нашей змею, которая, терзая собственную утробу свою проливала к нам яд, и наконец нас же за нашу к ней привязанность и любовь всезлобным жалом своим уязвляет. Не постыдимся признаться в нашей слабости. Похвальнее и спасительнее упасть и восстать, нежели видеть свою ошибку, и лежать под вредным игом ее. Опаснее для нас дружба и соблазны развратного народа, чем вражда их и оружие. Возблагодарим Бога! Он и в гневе Своем нам Отец, пекшийся о нашем благе. Провидение в ниспослании на нас бедствий являет на Свою милость. Лишение богатств поправится умеренностью роскоши, вознаграждается трудолюбием и сторицею со временем умножится; но повреждение нравов, зараза неверия и злочестия погубили бы нас невозвратно. Очевидный, исполненный мерзостей, пожарами Москвы осиянный, кровью и ранами запечатленный пример напоследок должен нам открыть глаза и уверить нас, что мы одно из двух непременно избрать должествуем: или, продолжая питать склонность нашу к злочестивому народу, быть злочестивыми его рабами; или прервать с ним все нравственные связи, возвратиться к чистоте и непорочности наших нравов, и быть именем и душою храбрыми и православными россиянами. Должно единожды решиться между злом и добром поставить стену, дабы зло не прикоснулось к нам: тогда искусясь кровью и бедами своими, встанем мы, купим неложную себе славу, доставим спокойствие потомкам нашим, и благодать Божия пребудет с нами.
***
Между тем, в продолжение сего времени, Наполеон, как будто заключенный в темницу, сидел в Москве мрачен и бездействен, лишаясь ежедневно из войск своих по несколько сот человек, бродивших по ее окрестностям для доставания себе продовольствия, и везде от наездников и поселян наших, вместо пищи и добычи, находивших смерть и плен. Гордость и надменные мысли о завоевании России стали в уме корсиканца исчезать. Он, сказывают, засылал с переговорами о мирных предложениях к фельдмаршалу, который, питая в нем сию надежду, уверил его, что он немедленно уведомит о сем двор свой, и без сомнения получит согласный на то отзыв. Кутузову нужно было удерживать его в столице, дабы отчасу ослабевал он в силах своих. Напоследок Наполеон, видя, что надежда его на мир была тщетная, покушался, не может ли, пробившись сквозь войска Кутузова, открыть себе путь в изобильнейшие области российские, но в сильных сопротивлениях претерпя важные уроны и не усматривая никакой возможности оставаться доле в Москве, спешит выйти из нее, насыщает адскую злобу свою подрыванием Кремля, и возвращается через Смоленск и Вильну, по той дороге, которую он, идучи в Москву, ко вреду жителям и самому себе разорял и опустошал. Там, на пути сопровождаемого мечом и огнем встречают его глад и мразы, истребившие все его силы и доставившие в руки победителей все воинские его орудия, снаряды и припасы со всеми награбленными в России добычами.
Добавить комментарий
Комментарий отправлен и будет открыт после премодерации.
Посмотрите, что еще обсуждают >>