Поцелуй камеры
Погожим днем 1862 года, ровно 150 лет назад, в недавно открывшееся на бульваре Капуцинок, 35 большое фотографическое ателье Гаспара-Феликса Турнашона зашла молодая женщина. 18-летней красавице, недавно закончившей Национальную консерваторию музыки и драматического искусства и дебютировавшей в расиновской «Ифигении» в Комеди Франсэз нужны были визитные фотокарточки. Ее звали Сара Бернар, его псевдоним - «Надар».
У колонны
В сущности, эти первые кадры не были выдающимися. Они даже не были особенно примечательными.
Боковой свет, стандартная поза, скованность в членах. Прическа с собранными назад курчавыми волосами, с выпущенным «хвостом» выглядит дешево и как-то чрезмерно сдержанно. Донельзя избитый прием фотографов из ателье: девушка, чья фигура неловко задрапирована в нечто с ниспадающими складками, опирается на чудовищного вида колонну из папье-маше, как и многие другие клиенты, заказывавшие Надару свои визитки в конце1850-60 гг. Эта колонна должна бы символизировать классическую строгость античного стиля, но больше была похожа на жестяной бачок для мусора. Руки худенькие – их можно было бы прикрыть, но они вопиюще обнажены.
За эти узкие локотки над юной актрисой много смеялись, и она даже ввела потом в моду, а точнее, вернула в нее, длинные «мушкетерские» перчатки. Последние натягивались выше локтя и получили гордое имя «Сара Бернар». Но пока до славы довольно далеко. Эти первые снимки так же невнятны, как и ее дебют в Комеди Франсэз, который, по словам биографа, тоже актрисы Бернар Корнелии Отис Скиннер, «не был сенсационным; он не был даже просто хорошим». Исключение – глаза. Взгляд смелый, гордый и прямой.
Впрочем, мы даже не знаем, делал ли Надар эти снимки сам. К 1862 году он-то был уже знаменитостью. Романист, драматург, издатель, любимец богемы и Больших Бульваров. Журналист и карикатурист, создатель «Пантеона Надара», собрания около трех сотен шаржев-литографий на французских знаменитостей. Большой поклонник века прогресса и технологий. Аэронавт, сделавший в 1858 первую в мире фотографию земли с воздуха – с борта воздушного шара (а в 1861 – снимки катакомб Парижа при искусственном освещении); позже, во время Франко-прусской войны, он стал главой особой военной бригады воздухоплавателей. Убежденный республиканец и участник движения за освобождение Польши – в паспорте, с которым он туда уехал, фотограф значился как «Надарский». Друг Шарля Бодлера и Жюля Верна: первый называл Надара «самым удивительным воплощением витальности и жизненной силы», последний вывел его в двух своих романах о полете на Луну под именем Мишеля Ардана.
К фотографии Надар обратился, по всей видимости, в основном ради денег: как и его друг Бодлер, критиковавший новое изобретение за обеднение художественного воображения, ухудшение вкуса и слом морали, он изначально не питал к этому достижению передовых технологий особо теплых чувств. Тем не менее в 1852 году вместе с братом Адриенном, с которым потом произошла серьезная размолвка, они открыли студию на рю Сан-Лазар. Именно там Феликс Надар начал делать «психологические» портреты знаменитых современников, прославившие его сначала во Франции, а затем и во всем мире.
Сначала это были лица друзей: Альфреда де Виньи, Шарля Бодлера, Теофиля Готье, а также фотообразы членов семьи и автопортреты, затем другие «интересные личности» эпохи. Портреты произвели фурор – такого Париж еще не знал. Уже в 1855, спустя всего несколько лет после начала своей фотографической деятельности, на Всемирной выставке Надару была вручена золотая медаль за снимки знаменитого мима Дебюро. В 1860 фотограф переехал в то самое новое ателье большего размера на бульваре Капуцинок, ставшее местом встречи интеллектуалов эпохи. Кстати, именно здесь прошла первая выставка импрессионистов.
Мы не знаем, встретились ли Надар и Бернар в 1862. Возможно, такую простую работу, как снимки на визитки, тем более пока ничем особо не прославившейся, хотя и явно непростой личности, он поручил одному из своих многочисленных ассистентов. Так, по крайней мере, считают некоторые из его биографов. В любом случае уже через два года Бернар вернулась в его ателье. И на сей раз результат был совсем другим – чудесные художественные портреты, одни из лучших у Надара и мало чем напоминающие те первые визитки. Разве что колонна осталась на месте, но даже она уже не вопиет о дурновкусии.
Визитки, знаменитости, портретомания
Снимки Бернар 1864, а сохранилось как минимум три различных версии сюжета, представляют нам молодую женщину с распущенными волосами, без сложных причесок или пучков. Взгляд мечтательный и необычный – прямой… и не совсем прямой. Драпировка не вычурна и в то же время продумана до мелочей: никаких обнаженных худых рук, мягкий бархат ткани. Свет искусно выделяет фигуру на простом фоне, создавая удивительный эффект присутствия. Эта Бернар одновременно естественна и прекрасна в законченности позы и пирамидального величия композиции. Она - само воплощение молодости и красоты, квинтэссенция женственности. Сар Бернар на снимках 1864 года как будто представляет в единичном образе первоидею каждой женщины мира.
На самом деле, речь, конечно, не о том, что за два года Надар научился лучше снимать, а Бернар – лучше позировать: ведь часть своих знаменитых «психологических» портретов современников фотограф сделал за несколько лет до 1862. Дело в принципиальной разнице в отношении к двум типам фотопортретов в 19 веке – к воспринимаемым как «ремесленническая» работа визиткам и к более «художественным» портретам. По сути, это противопоставление нового технологического века и романтического отношения к труду художника, фотографии как «чистой коммерции» и ее же попытки войти в разряд одного из искусств, в основном за счет подражания живописи. Однако не все здесь так просто – грань во времена Надара здесь зыбка и подвижна. И самое интересное, что именно на примере портретов Сары Бернар 1862 и 1864 годов можно проследить это различие.
Формат визитной карточки – изобретение француза Андре Диздери и знак баснословной популярности фотографии, начавшейся спустя каких-нибудь 10-15 лет после ее рождения. Диздери был гением коммерции и одним из соперников Надара. Поначалу он снимал уличные сценки, фотоэтюды, небольшие «репортажи». Но в 1854 пришла слава: Диздери запатентовал свою знаменитую четырехобъективную камеру. Теперь заказчик получал сразу 4, 6 или 8 своих снимков небольшого формата (6 на 10 см), наклеенных на фотобумагу. Такие портреты были дешевле. Их было удобнее пересылать, собирать и хранить – Диздери придумал и привычные нам фотоальбомы. Итог: к нему валом повалили клиенты, включая богатых и знаменитых. С 1861 по 1867 было продано 850 тысяч визиток. С 1860 он издавал «Галерею современников» - продавал изображения знаменитостей с небольшими жизнеописаниями. Затем он придумал знаменитую «мозаичную карточку», монтируя вместе десятки и даже сотни изображений. Диздери превратил фотодело в прибыльную индустрию.
Вообще, именно фотопортрет был тогда двигателем прогресса – благодаря желанию большого числа людей запечатлеть свои черты. Раньше, в эпоху живописи, это было привилегией богатых. Фотоателье, бум которых начался уже в 1850х, появились на свет именно из-за популярности этого жанра. Фотография становилась все проще и проще благодаря желанию людей войти в вечность при помощи нового, скандально простого изобретения Дагера и Ньепса.
Так началась эпоха «портретомании» - клиентам хотелось одновременно иметь свои изображения и обладать изображениями других, более известных людей. Как пишет в своей «Истории фотографии» Кантен Бажак, начиная с 1860х торговля знаменитостями стала весьма прибыльным занятием, а у каждого фотографа «была своя излюбленная тема: Пьер Пти снимал епископов, Надар - парижскую богему, Диздери – свет и полусвет, англичанин Сильви – британский двор и британскую же аристократию, американец Наполеон Сарони начиная с 1860х – мир зрелищ и развлечений. Человек средний приобретал с десяток или пару дюжин своих портретов размером с визитную карточку, а вот любая знаменитость не покупала свои образы, а торговала ими, сбывая десятки, а то и тысячи фотокарточек».
Изначально Надар противопоставлял себя Диздери (да и вообще другим владельцам фотоателье эпохи). Он рисовал на него карикатуры. Писал о нем разнообразные гадости. Презирал за буржуазность вкуса. Первые портреты 1850х, сделанные Надаром на рю Сан-Лазар и многими признаваемые лучшими в его творчестве, действительно, совсем иные, и эта «инаковость» останется затем даже в самых коммерческих карточках.
Другие профессионалы из ателье пытались передать сходство и показать регалии, заманив клиента роскошью, окружив его «красивыми» или статусными аксессуарами – задниками с изображениями ручьев и райских кущ, книжными полками, коврами. Так простенько передавались несложные идеи «перед нами мыслитель» или «вот великий человек». Надар, в тот момент еще «полулюбитель», делал ставку на общение и психологизм. Эти портреты передавали не простое сходство, они одновременно говорили что-то об индивидуальности и об идее, почти платоновском первообразе. Он снимал своих друзей – творческую богему – на самом простом фоне, практически без элементов декора. Минимум антуража, съемка с уровня глаз, рассеянный дневной свет. Его герои, подобно святым на картинах Рафаэля, как будто извлечены из окружающих «шумов» – ведь их гений переживет время. И в то же время они – дети своей эпохи великих открытий и зарождения технологий.
Именно в таком духе Феликс Надар снял Сару Бернар в 1864. Снимок же 1862 – дань коммерции. Собственно, сам переезд Надара на бульвар Капуцинок был отчаянной попыткой выиграть в борьбе с другими соперниками в фотоделе. Клиентов и ассистентов стало больше, фотографии более плоскими, свет более прямым. На них появились колонны, жесты стали красноречивее, позы - скованнее, а психологизма - намного меньше. Но Надар так никогда и не принял большинство конвенций и стереотипов профессии: и в самых коммерческих из его снимков антураж достаточно скуп, а в лицах виден интерес к творческой передаче внутреннего мира и чувств.
Фотографическое и живописное
Еще одна черта, выделяющая портреты Сары Бернар 1864 года, – это их безусловная «живописность». Она как бы сближает эти работы с шедеврами художников вроде Энгра. Для последнего, кстати, Надар, прозванный «Тицианом фотографии» (его сравнивали и с Рембрандтом), также делал небольшие фотоэтюды.
Парадокс, однако, состоит в том, что именно Надар, несмотря на все очевидные сравнения с живописью, был одним из тех, кто не только знал ведущие художественные тенденции эпохи, но и одним из первых заложил основы собственной эстетики фотографии. К тому же он работал в духе ведущих, современных ему или чуть более ранних течений – романтизма, зарождающегося импрессионизма, психологического портрета 19 века. А его коллеги-ремесленники из фотоателье, вроде бы больше озабоченные передачей сходства и регистрацией видимого, на деле практически не развивали собственно фотографическое начало. Они пользовались в своей работе ограниченным количеством приемов – приемов весьма архаических, известных живописи еще с античности. Так, передача статуса через конкретные вещи-символы был типичен для парадного ренессансного портрета или изображения святого. Сама «портретомания» была вовсе не изобретением 19 века – галереи изображений знаменитых людей распространялись в виде гравюр и литографий и были популярны в Европе как минимум с эпохи Возрождения.
Но самое интересное в изображениях Бернар – это, конечно, блестящее чувствование Надаром «живого» света. Именно внимательность к нюансам работы с различными его видами, позволяющая лицам выделяться на фоне, а характерам становиться «выпуклыми», отличает гениальные работы Надара от просто хороших «портретов великих», которые делали другие его современники, вроде Виктора Лэне (Victor Laisné), Эдуарда Балдю (Edouard Baldus) или одного из братьев Биссонов Луи-Огюста (Louis-August Bisson). Сам же фотограф писал о своем уникальном «запечатленном свете» так: «Фотография — замечательное открытие (…) Теория может быть изучена за час, основы техники за день. Я скажу вам, чему нельзя научить: чувству света - способности ощущать его тонкие оттенки и различия эффектов, которые производят разные и комбинированные источники света согласно типам лиц, которые вы должны изобразить как художник».
Помимо работы со светом, важная особенность работы Надара – чутье к особой эмоциональности фотографии, в резонанс с которой совершенно явно вступает на снимках Бернар 1864 года ее собственная эксцентрическая натура. Об эмоциях в фотографии в 20 веке будет написана масса ученых работ, ее научатся использовать многие авторы, но Надар-то был первым. В этом суть отличия от живописи: у фотографа нет возможности рисовать портретируемого в течение нескольких сеансов, вживаясь в его образ. Необходимо довольно быстро ввести героя съемки в особенное душевное состояние: сложная задача, хорошо известная современным фотографам-портретистам, несмотря на то, что они работают со значительно более «быстрым» изображением, фотосессии все равно иногда занимают по нескольку часов, а иногда и дней. Ведь далеко не каждый человек умеет показывать перед камерой свое «реальное я», а многие снимки красивых и интересных людей демонстрируют, скорее, их недоверие камере, закрытость и облаченность в эмоциональную броню, чем передают что-то об их богатом внутреннем мире.
По моим собственным воспоминаниям, наиболее интересные фотографии меня самой получались либо у профи, способных «убрать» ощущение присутствия инородного незнакомца и создать ощущение пребывания внутри привычных чувств и состояний, а также легкой влюбленности в фотографа, либо у самых близких людей, с которыми я находилась в эмоциональном резонансе, либо у приятелей (часто это дети), обладающих особенным, человеческим талантом сопереживания и эмпатии.
Надар хорошо представлял себе эту проблему. Продолжая предыдущую его цитату: «А то, чему можно научиться еще меньше – это внутреннее, духовное понимание портретируемого, мгновенная чуткость, которая включает вас в коммуникацию с моделью… и которая позволяет вам создать не безразлично-поверхностную фальшивую копию, банальную и случайную, но самое свободное, легко узнаваемое и доброжелательное сходство, глубоко личное и интимное.» В другом месте он пишет о необходимости «вступить в союз с позирующим, почувствовать его мысли и сам его характер».
Кокетничая с камерой
Надар считал, что ему особенно удавались изображения его хороших знакомцев: «Я делаю лучший портрет того, с кем я больше всего знаком». По совместительству они были художественной богемой, то есть могли не робея, приблизиться к своим чувствам и тут же мастерски их сыграть, к тому же буквально из воздуха впитывая эстетику эпохи и передавая ее выражением глаз и губ. Но был в его работе и парадокс – по свидетельствам очевидцев, лица «интересных новичков», особенно женского пола, возбуждали его чувства никак не меньше.
Сара Бернар снималась в ателье Надара еще не раз: он запечатлел ее в образах Пьеро и Тоски, Федры и леди Макбет. Но дальнейшие фотоопыты уже не так интересны – она как будто стала слишком знакомой, обрела окончательный контроль над собой и своим образом, превратившись из девушки-видения в произведение искусства, автором которого является уже она сама. Теперь она всегда похожа на себя и всегда играет кого-то другого – ушел момент новизны и типизации, обобщенно-личного видения художника, взгляда со стороны.
«Божественную Сару», «королеву сцены», «самую знаменитую актрису 19 века», «воплощенную женственность» вообще любила камера. В дальнейшем Бернар посетила почти все модные ателье эпохи – она снималась у Дауни, Рейтлингера и Анри Манюэля. Актриса признавалась, что одной из причин для поездки в Нью-Йорк в 1880 было ее горячее желание сняться у Сарони, который затем стал одним из ее любимых фотографов – именно он сделал знаменитые, маняще-игривые снимки Бернар в образе Клеопатры. Разложив все эти карточки в хронологической последовательности, мы можем наблюдать, как Бернар постепенно берет власть над собственным образом в свои руки.
Она вообще явно обладала особенным чутьем к потенциалу использования новейшей технологии получения изображений для саморепрезентации – как ее современница, графиня Кастильоне или еще одна дива 20 века, Мэрилин Монро. Но в отличие от тяжеловесной скованности Кастильоне, выдающей ее крайнюю неуверенность в себе, или прямой сексуальности Монро, говорившей, что фотографироваться – это как «трахаться с тысячей парней и не залететь ни от одного», Бернар, несмотря на свою знаменитую эксцентричность, действовала не настолько в лоб. Скорее, она кокетничала с камерой, так же как и со всеми остальными, когда придумывала свою биографию, выдавая заинтересованным поклонникам самые разные версии своей жизни.
И, пожалуй, благодаря гремучей смеси доходящей до истеричности искренности и умения владеть собой, направляя эмоции в нужное русло на освещенном пространстве сцены, именно Бернар стала воплощением парадокса фотографии, завлекающей нас своей мнимой простотой и естественностью в пространство выдумки, вымысла и грез.
Виктория Мусвик